Потустороннее: Кошка бросилась под ноги Елизавете Георгиевне, пенсионерке, живущей под квартирой, которую снимала молодая зеленоглазая девушка…

Черную кошку впервые заметили в подъезде на следующий день после пропажи Марины.

Она бросилась под ноги Елизавете Георгиевне, пенсионерке, живущей под квартирой, которую снимала молодая зеленоглазая девушка.

— Брысь. Откуда ты здесь? Неужели Ермолаевы очередную кошку притащили?

Многодетные Ермолаевы были самой осуждаемой семьей тихого дома. Все беды жильцов, по общему мнению от Ермолаевых: и сожженные почтовые ящики, и исписанные стены, и бездомные животные, ночующие в подъезде.

Но Ермолаевы не признавались, а на следующий день про кошку все забыли. На следующий день в подъезде появилась укутанная в нелепые тряпки худая женщина. Она стучалась в квартиру к Марине, кричала, плакала. На крик сбежались все. Даже суматошная бабка Ермолина. Так и прибежала с полным детским горшком в одной руке.

Все с недоумением рассматривали незнакомку. Та будто и не видела никого, билась о старенькую дверь и причитала:

— Марина, Мариночка. Доченька.

— Вы – мать Марины?

Женщина будто очнулась, обвела взглядом людей, столпившихся на маленькой лестничной площадке, и прошептала:

— Беда с дочкой.

— Что случилось-то?

— Пропала.

— С чего вы взяли? – Анастасия первая подошла к несчастной матери, — видела я Маринку.

— Когда? Когда, милая?

— Не помню точно. Вроде вчера или позавчера.

— Позавчера мы с ней говорили по телефону. Она мне сказала, что очень боится. Что ночами перестала спать. И еще. Что у вас тут живет ведьма.

— Кто? Это она о ком? — не выдержала старуха Ермолина, размахивая горшком.

— Вы горшок бы домой отнесли, бабушка.

— О ком она? — зашептала Елизавета Георгиевна Лидии Ивановне из сорок пятой квартиры.

— О Глафире, о ком еще?

И тут опять появилась кошка. Она терлась о ноги матери Марины, жалобно мяукая.

— Ермолины, сознавайтесь, ваша?

— Нет, что вы. Мы всех выгнали.

— Так новую притащили. Брысь, иди отсюда.

Но кошка внезапно ощерилась, выгнала спину дугой и зашипела.

— Ишь, бешенная, не иначе.

— Сами вы, нашли, о чем говорить. Кто-нибудь знает телефон хозяйки?

Когда через час квартиру вскрыли, толпа ворвалась внутрь. Обезумевшая мать металась по комнате:

— Вот ведь, сумочка Маришкина, она без нее не выходила. И курточка, и сапожки…

— И телефон.

— Надо в полицию звонить.

Через пару месяцев в квартиру вселилась новая жиличка. Мать несчастной Марины уехала в свою деревню, повторяя отговорку полиции, что они обязательно найдут, как молитву. Про Глафиру как-то все забыли. А ведь знали, что к ней из жильцов ходила только Марина. И ключ у нее был, у нее и у социального работника. Глафира уже лет десять не вставала с постели, а в дом престарелых ехать не соглашалась. Как управлялась — неизвестно.

Кошку видели редко, пробиралась серой тенью к двери Глафиры и орала ночами. А еще через пару месяцев Виктория, сдружившаяся с Настей, спросила:

— А кто живет надо мной? Я по ночам странные звуки слышу, будто бегает кто.

— Кажется тебе, старуха там почти безумная. Но безобидная, говорят, что не встает, — ответила Настя, потягивая пиво.

— А как же она? Кто ее обслуживает?

— Оно тебе надо?

Вика не ответила, но ночами все чаще вслушивалась: ходят, не иначе. И даже не ходят, бегают. Утром пробралась к двери, постучала. Услышала: «Открыто» и вошла. Старуха лежала в белой пене постельного белья. Вика еще подумала, что отстирано отменно.

— Заходи, милая. Помочь хочешь, сердечко доброе? – черные глаза, темные локоны, разметавшиеся по подушке, даже без следа седины.

— Чем я могу помочь?

— А ты заходи почаще. Ключик-то возьми, на комоде лежит.

Вика стала заходить, сначала раз в неделю, потом два, а через месяц и каждый день. Квартира сверху будто тянула. Сон стал беспокойный, из рук все валилось. А сходит – будто силы наберется.

Старуха рассказывала о былой жизни, о деревенских просторах. Почему-то Вике казалось, что рассказывала она о том, давнем времени, когда еще и царя не свергли. Девушка осунулась, перестала встречаться с приятелями, даже Насти избегала. Но та сама пришла.

— Ты того, не подумай, что я ненормальная, перестань ходить к старухе. Наши бабки про нее всякие ужасы рассказывают. Будто…ведьма она.

— Ведьма? – Вика даже не удивилась.

— Говорят, что раньше к ней полгорода ходило, ворожить там, гадать. И еще. До тебя тут девушка жила, Марина. Так вот, она тоже к бабке бегала. Бегала, бегала и пропала.

Вика слушала как-то безучастно. Не соблазнилась на принесенное пиво и рыбку. Настя обиженно ушла. А ночью. Ночью Вика опять не спала. Ужас тяжелой плитой опустился на грудь. Сердце выбивало: «Приди, приди. Я жду». Дыхание сбивалось, холодная испарина покрыла лоб.

«Скорую что ли вызвать?» — подумала зачем-то уже на лестнице. Дверь к Глафире была распахнута. Девушка шагнула за порог и успела удивиться молодой резвости, с которой старуха вскочила с постели.

Впрочем, это была уже не старуха, перед ней стояла красавица. И в этот миг в квартире оказалась кошка. Ведьма ощерилась, схватила подушку, пытаясь отбиться, но кошка уже прыгнула ей на грудь и превратилась в Марину. Вика закричала.

*********

— Ну, подруга, ты напугала всех — сказала Настя, выди, что Вика открыла глаза

— Где я? – сознание возвращалось неохотно, какими-то туманными клочками. Светлые стены, сероватый потолок.

— Где, где, в больнице. Кричала на веь подъезд. Разбудила всех. Нашли тебя на лестнице без сознания.

— Где на лестнице?

— У твоей квартиры.

— А Глафира?

— Откуда ты знаешь? Утром запах пошел, вызвали МЧС.

— И что?

— Умерла ведьма, кровью истекла. Так и нашли два трупа.

— Два?

— У нее на груди лежала мертвая кошка. Ну помнишь, бродяжка черная. Она ее и поранила.

— Не кошка это, Настя…

— А кто?

— Марина это была….

Вика отвернулась к стене и заплакала. И с этими слезами уходила тяжесть.

 Елена Гвозденко

Домовой