Им кто-то про щенка рассказал, видимо, нянечки наши трепались, а кто-то из детей подслушал. Не знаю… Они за воспитательницей ходить стали, просить, чтобы им разрешили щенка в детдом взять. Ко мне в кабинет все трое пришли, то же самое попросили. А куда мне его брать, у нас ведь даже живого уголка не положено. Один аквариум и стоит…
Мы расстались с нашими коммунарами в момент, когда, благодаря Шурочке, в собачьем коллективе Заводья произошло пополнение. С тех пор прошло три недели. Однако нынешнее лето решило не останавливаться на сюрпризах. Впрочем, давайте по порядку…
Новые будки, на совесть сколоченные мужиками, стояли во дворах Мартынихи, Митрича и Семена Сергеевича. О последнем стоит сказать отдельно.
Бывший заведующий библиотекой жил вдовцом. За любовь к мушкетерским романам Семен Сергеевич носил прозвище «Дюма», и очень этим гордился. Был он человеком рассудительным, основательным и немножечко занудным.
В свои семьдесят два выглядел молодцом, носил брюки со стрелками и только светлые рубашки. Дом свой содержал в чистоте и порядке, но вот огородом практически не занимался.
Единственная дочь Дюма, Маша, давно перебралась в город, окончила педагогический институт и, проработав года три в начальных классах, перешла воспитателем в детдом. Лет через десять она стала директором детдома.
Неделю назад дочь позвонила отцу и поделилась возникшей у нее идеей. Сегодня дед Семен ждал ее приезда, чтобы обсудить идею со всеми коммунарами.
В ожидании дочери Семен Сергеевич вышел из дома и присел на лавочку возле калитки. Постепенно к нему подтянулись и ближние соседи. Первым был Митрич.
– Дочу ждешь?
– Да.
– Понятно. А я тебе знашь че скажу? Нравится мне ее идея, вот только сдюжим ли, давно ить я этим делом не занимался, – почесав подбородок, Митрич тоже присел на лавочку.
– Да мы тут причем, на первых ролях наши женщины будут, а мы, как слуги при дворянах, принеси, подай.
На горизонте показалась Мартыниха. Слегка переваливаясь, она шустро двигалась к мужикам. Широкая туника и короткие обтягивающие лосины мало скрывали ее дородное тело.
Это ведь раньше старушки ходили в длинных юбках, несуразных кофтах и платках, сегодня таких мало где встретишь. Вот и у Мартынихи на голове красовалась красная бейсболка, лихо задвинутая козырьком назад.
– Глянь, какая мадама к нам бежит. Телеса трясутся, рубаха развевается, а голова, как маков цвет горит, – весело молвил Митрич.
– Ты б поосторожней с характеристиками, а то ведь у Клавдии Петровны рука тяжелая, и половник большой имеется. Звезданет, небо в Париже увидишь, – ответил на его иронию Дюма.
– Че расселись? Машка когда приезжает? Митрич, мне бы еще красочки желтой немного, – не переводя духа от быстрой ходьбы, высказалась Мартыниха.
– Клавдия, вот скажи ты мне, кто тебя надоумил будку ромашками разрисовать? И потом, что Вилюй на это скажет. У него ведь хоромы скромныя, серыя, обшарпанныя, – растягивая окончания, подначил Клаву Митрич.
– А чего меня надоумливать, я сама с мозгами. Моей Ромашечке нужен красивый дом. А я и Вилюю красоту наведу, еще не решила, чего ему изобразить, – гордо выставив одну ногу вперед и немного задрав подбородок, ответила ему женщина.
Для Семена художественные изыски соседки стали новостью, поэтому на его лице нетрудно было заметить выражение крайнего удивления и интереса. Шарики в его голове завертелись, картинки нарисовались, и неожиданно для соседей, он вдруг сказал:
– Тогда мне нужна белая и голубая краска.
Митрич подпрыгнул на лавке, развернулся лицом к Семену и спросил:
– Зачем?
– Нарисую на будке Атоса плащ мушкетеров.
– Вот так, значит, да? Лааадно, раз пошла такая пьянка, будет у меня Сом, а на будке дно морское нарисую, вот, – закинув ногу на ногу и облокотившись на забор, утвердительно кивнув головой, закончил свою мысль Митрич.
Теперь на него в четыре глаза уставились Дюма и Мартыниха.
Тем временем к теплой компании будущих хозяев щенят Найдены присоединились Лешка Сглаз, Светлана Николаевна и Валентин Сергеевич. От своего дома ковылял Валерьяныч, а в дальнем конце улицы показалась Шурочка. Не хватало только Шумихи, Мохнатого и Педагога.
Окружив сидящих на лавке, сельчане поздоровались, и Лешка Сглаз спросил:
– Чей-то вы замерли как сфинксы?
– Они мою мысль переваривают, – ответил Митрич.
– Ценная мысль? – вновь спросил Лешка.
– Ууу, художественно выразительная, – закатив глаза, молвил Митрич.
С другого конца села показалась легковая машина. Все обернулись.
– Никак Маша едет, – предположила Светлана Николаевна.
Семен Сергеевич очнулся и громко произнес:
– Так, ну-ка расступились, дайте дочу встретить, – поднявшись с лавки, он решительно раздвинул руками Лешку и уже стоявшего рядом с ним Валерьяныча.
Машина остановилась. Из нее вышли Маша и ее муж Анатолий. Они дружно поздоровались с коммунарами, обнялись с Семеном Сергеевичем. Пока они здоровкались, подоспели Шумиха, Мохнатый и Педагог.
– Хорошо, что вы уже собрались, – сказала Маша, – Толя, разгружай багажник. Клавдия Петровна, Федор Никитич, Иван Валерьянович, Анна Васильевна, тут ваши гостинцы вам передали.
Названные подошли поближе к багажнику. Анатолий выудил пакеты с их именами, записанными на бумажках, и передал гостинцы старикам. Оставшиеся пакеты он понес в дом тестя.
– Машенька, мы решили тут разговаривать. Лето жаркое, в доме душновато всем будет, вон, под яблоню пойдем, там и побеседуем, – предложила Светлана Николаевна.
Яблоня у Дюма знатная вымахала. Раскидистая, высокая, штрифель с нее по осени ведрами собирали.
– Толяяя, захвати там стулья да табуретки, – крикнула Маша мужу, уже выходившему на крыльцо.
Сидячие места отдали женщинам и Валерянычу. Он со своими больными ногами недолго бы простоял.
Маша одернула футболку, встала перед сельчанами и засмущалась. Это в городе она солидная женщина в деловом костюме и со стильной прической. Сейчас перед стариками стояла их Машунька, в тонких спортивных брюках, белой футболке и с коротким «хвостиком».
– Вот ведь, вроде начальница, а перед вами робею.
Между коммунарами прошелестел легкий смех.
– Да ты не тушуйся, Машуха, говори как есть, авось не съедим, – подбодрил ее в своей манере Лешка Сглаз.
– И то правда, чего застеснялась-то. Мы ж тебя вот такейной помним, – опустив руку ниже табуретки, зычно выдала Шумиха.
– Кхм. Я папе вкратце рассказала о том, чего хочу. Вот, приехала подробности поведать. Два месяца назад в наш детдом поступило трое ребятишек, все погодки, два брата и сестра девяти, десяти и одиннадцати лет. Говорят, их родители решили сразу «отстреляться», народили деток одного за одним. Жили хорошо, весело. Детки ухоженные, умненькие. Только вот беда к ним нагрянула, – Маша замолчала, а в глазах у нее застыли слезинки, постояли немного, и покатились по щекам крупными каплями.
Мартыниха резко подхватилась с табуретки, подскочила к женщине, обняла:
– Маш, да ты чего, ты это, не надо так, давай, рассказывай, – приговаривала она, поглаживая дочку Семена по спине.
– У них собака была, ощениться должна была, да что-то пошло не так. Родители повезли ее к ветеринару, детей дома оставили. У них дом, кстати, недалеко от Заводья, в Павловке… В общем, ливень в тот день был, машину занесло, погибли все… Вру, не все, одного щенка мамка, видно от удара, родить успела, или сам выскочил, а может судьба такая, выжить ему…
Маша говорила медленно, как-будто вспоминая подробности. На самом деле рассказ о детях давался ей трудно, видно было, что она не на шутку переживала за них.
– Кутенок этот, несмотря на трагическую ситуацию, под счастливой звездой родился. Сначала его водитель, остановившийся на аварию, пожалел, в ветеринарку отвез, денег оставил, попросил выходить.
Потом медсестра домой взяла и на лапки поставила. А у ребят родня только дальняя, да и та не захотела на себя такое бремя брать. Определили их к нам. Два месяца прошло, а они никак от шока не отойдут, держатся вместе, ни с кем из детей не контактируют, все исполняют на автомате.
Им кто-то про щенка рассказал, видимо, нянечки наши трепались, а кто-то из детей подслушал. Не знаю… Они за воспитательницей ходить стали, просить, чтобы им разрешили щенка в детдом взять. Ко мне в кабинет все трое пришли, то же самое попросили. А куда мне его брать, у нас ведь даже живого уголка не положено. Один аквариум и стоит.
Маша снова замолчала.
Перед ней сидели люди, которые знают, что такое остаться одному. Пережившие многие катаклизмы, ощутившие на себе горечь потерь, но сохранившие веру в лучшее. Им не требовалось долгих пояснений.
Продолжение
– Вот, – указал он рукой на сверкающую ошкуренным гладким деревом новую будку, – дом для вашего щенка. Ну, а я, значица, хозяин двора и дома.
Ваня поставил переноску на дорожку, открыл дверцу. Черный с рыжими подпалинами щенок весело выскочил из тесного домика и деловито описал травку.
На некоторое время под яблоней воцарилась тишина. Кто-то тихонечко вздыхал, кто-то, положив руки на колени, смотрел в землю, кто-то, облокотившись на забор, наоборот, глядел куда-то вдаль.
Маша ждала. Подсознательно она боялась, что старики, итак сталкивающиеся с различными проблемами, не примут ее просьбы. Собственно, решение, которое она нашла, может выйти боком и ей, но женщина устала бороться с бюрократическими вывертами, ей не очень нравилось подгонять всех под один шаблон.
Когда она вникла в проблему этой троицы, ей почему-то сразу подумалось о Заводье. Вспомнилось детство, когда она могла забежать во двор Никитича, чтобы не мчаться к своему дому, и легко попросить молочка или булочки.
И ей вынесут целую кружку молока и батон вареньем намажут, и на крыльцо усадят, и скажут, чтоб не частила, пила и ела с удовольствием, а не на бегу. А еще ей вспомнилось, как у калитки стояла Шумиха с большой миской первой клубники в руках и кричала на все село:
– Вовкааа! Ягоду возьми!
И услышав ее, к калитке вихрем неслись и Вовка, и Наташка, и Машка. Они усаживались прямо тут, на пышной траве у забора, и лопали мытую клубнику за обе щеки.
Потом дружно кричали спасибо матери Вовки, ставили миску за калитку и мчались по своим делам.
В Заводье не было чужих детей и внуков, все были свои, родные оглоеды, хулиганы, умницы и «Вот такие!» ребята.
– Вы не думайте, с ними воспитатель будет. Вы только решите, где их поселить, ну, и, чем занять. Я не знаю, но мне кажется, что им… Я ж была в Павловке, но там не то, там города больше, люди за заборами. А у нас, у нас… – Маша сама не понимала, почему слезы льются из глаз, почему сердце не стучит, а бьётся.
– Опять! Маш, да хватит уже капать себе и нам на нервы. Мы ж это, не против. Мы о другом задумались, о том, что беда, она, зараза, ни малых, ни старых не щадит, – вздохнув, высказалась Мартыниха.
– Да обговорили они уже все, доча. Поселим у Никитича, у него дом большой. Мартыниха меню составила, – Дюма хитро подмигнул соседке, – Валентин будку уже собирает. Мы, как те пионеры, всегда готовы.
– Ой, я ж вам не сказала. Я продукты привезу, и одежду сменную для ребят, и туалетные принадлежности, – торопливо стала перечислять Маша.
– Да погоди ты, не части. Ты вот что скажи, щенок-то мальчик али девочка? – деловито осведомился Митрич.
– Девочка, – удивленная вопросом, ответила Маша.
– Ясно, а имя у нее есть?
– Нет еще.
– Жаль. Вдруг у нас краски такой не окажется, или картина не получится, – почесал макушку Митрич.
– Какие краски, какая картина? – спросила, ничего не понимая, Маша.
– Да ну их, Маш, не слушай. И краску найдем, и картину придумаем, – утверждающе сказала Мартыниха.
Выпав из реальности, дочь Семена Сергеевича растерянно поглядывала на стариков. Закралась у нее бредовая мысль о том, что не все в порядке с разумом коммунаров, но нет, вот же они, вполне вменяемые.
Похихикивание Митрича, улыбка на лице отца и уже откровенный смех Мартынихи совсем сбили ее с толку.
Ситуацию спасла Светлана Николаевна:
– Маша, ты когда планируешь деток привезти?
– А, что? Так это, в следующее воскресенье, – ответила женщина.
– Ну, вот и ладушки. А пока давай подробнее о каждом, – попросил ее рассудительный Никитич.
Разговаривали они долго, вопросов было много.
Прошла неделя. Наступило воскресенье. В одиннадцать утра в Заводье въехал детдомовский микроавтобус. Коммунары снова собрались возле дома Дюма.
Первой вышла Маша, за ней появился мальчик лет одиннадцати с переноской для животных в руке. За ними из машины выпрыгнули девочка и мальчик, потом появилась женщина лет тридцати. Водитель, высадив пассажиров, сдал немного назад.
Они стояли напротив друг друга. Одиннадцать коммунаров и три настороженных ребенка, уцепившихся друг за друга. Из переноски доносилось звонкое повизгивание.
Маша уже хотела представить их, но тут вперед вышел Лешка Сглаз. Сухонький старичок небольшого роста, одетый в зеленые шорты и желтую футболку, приподнял ладонь над бровями, посмотрел на ребят живыми карими глазами, и обратился к старшему:
– Здравствуй, старшой. Меня Лексей Никифорович зовут, но ты не заморачивайся, можешь просто дед Леша, а тебя?
– Ваня, – тихо ответил мальчик.
– Иван, значица. А скажи мне Иван, как вы щенка назвали?
Дети посмотрели друг на друга, потом Ваня повернулся к деду и, как-то изменившись в лице, совсем тихо сказал:
– Никак еще.
– Ясно. Тогда пошли за мной на экскурсию, – махнув ребятам и строго взглянув на коммунаров и Машу, Лешка Сглаз повел детей во двор к Семену Сергеевичу.
– Вот, – показал он на голубую с белым крестом будку, – это для Атоса. Про мушкетеров знает кто-нить чего?
Ваня кивнул головой, младшие тоже закивали.
– Пошли дальше, – потянул их за собой дед, и привел во двор к Мартынихе.
– Тута у нас Ромашка жить будет, а енто Вилюю дворец расписали.
Перед детьми стояли две будки, одна слева от крыльца, вторая справа. Зеленая в белую ромашку была понятна, а вот вторая, раскрашенная в бело-черную полоску, вызвала интерес.
– Дед Леш, а почему у Вилюя будка в полоску? – спросил Ваня.
– А это не у Вилюя, это у его хозяйки настроение менялось, вот она и намалевала. Ладно, пошли дальше, нече собаку смущать, вишь, стыдно ему за такое непотребство.
Мальчишки улыбнулись, девочка хихикнула.
Огромная морда сома, выглядывающая из водорослей на будке во дворе Митрича, пробила детей на смех. Нет, они не хохотали, они просто хмыкали, все трое, и с каким-то хитрым умыслом поглядывали на щенка в переноске.
Лешка Сглаз заметил переглядывания и тихонько вздохнул, что-то будет. Следующий двор был его.
– Вот, – указал он рукой на сверкающую ошкуренным гладким деревом новую будку, – дом для вашего щенка. Ну, а я, значица, хозяин двора и дома.
Ваня поставил переноску на дорожку, открыл дверцу. Черный с рыжими подпалинами щенок весело выскочил из тесного домика и деловито описал травку.
– Вот же пискля, не успела в дом войти, уже территорию пометила, – беззлобно ворча, сказал дед.
Дети снова улыбнулись.
– Ну, и как звать будем енту разбойницу? – спросил дед, наблюдая, как щенок деловито исследует двор.
– Белка, – сказала девочка.
– А тебя как звать? – повернувшись к ребенку, спросил дед Лешка.
– Ната, – немного смутившись, ответила девочка.
Лешка Сглаз знал, как зовут детей, но когда он увидел, как они смотрят на чужих им стариков, понял, что нельзя с ними с высоты возраста фамильярничать.
Он, может, и слова-то такого никогда не употреблял, просто интуитивно почувствовал, что сейчас надо этим трем опаленным бедой душам. Потому и вышел вперед, и повел их по деревне.
– Хм, Ната, а ты орехи рисовать умеешь?
– Не пробовала.
– Вот и я не пробовал. Значит будем вместе придумывать, – констатировал дед.
Потом он посмотрел на среднего мальчишку, спросил, как звать, и сказал:
– Слушай сюда, тезка. Вооон, видишь, наши стоят под яблоней? Беги к ним, спроси Митрича, скажи, нам краска нужна, коричневая, зеленая, белая, ну, и желтую тоже пусть дают. Понял?
Мальчишка махнул головой, и, сорвавшись с места, вприпрыжку побежал к коммунарам.
Оставшиеся у яблони коммунары и Маша обсуждали бытовые мелочи. Машину с водителем, воспитательницей и Никитичем отправили на разгрузку к дому Никитича.
Подбежавший к ним мальчишка остановился возле Маши, тронул ее за руку и спросил:
– Мне Митрич нужен…
Услышав просьбу ребенка, Митрич подошел к нему:
– Ну, я Митрич, чиво случилося?
– Дед Леша сказал, что нам нужна краска: коричневая, зеленая, белая, желтая, – быстро выпалил Леша.
– Это ж че вы тама рисовать надумали? Как собаку-то нарекли?
– Белка, орехи, – ответил мальчик.
Митрич обернулся к коммунарам, развел руки в сторону и молвил:
– Вот такие ромашишечки!
Засмеялись все, кроме Маши. Она не понимала, что происходит, причем здесь краски и орехи. А происходило обыкновенное чудо.
Мудрые старики смогли достучаться до закрывшихся миру маленьких сердец, отогрели их не правильными словами и жалостью в голосе, а заботой о таком же маленьком, но совсем беззащитном существе.
ГАЛИНА ВОЛКОВА
